Киевский режиссёр Павел Юров рассказал, как выжить в плену, не озлобиться и не сойти с ума.
Пролог
Мы стоим на Львовской площади и смотрим на цитату из Библии на билборде о том, что, пока человек жив, есть надежда. Вдруг визг тормозов, глухой удар тела о бампер, машина сбивает женщину. Собирается толпа. Растерянный водитель звонит в скорую. Павел Юров дергается, будто сам ударился о невидимое препятствие, — едва уловимое движение. Я спрашиваю: "Может, не пойдём туда?". Думаю, зачем это ему, лишнее потрясение: семьдесят дней в плену — не мохито в кафе пить. Юров решает, что идти надо. Потому что просто так ничего в мире не происходит. Он это понял в плену, когда читал Новый Завет.
— Самолёты просто так не падают, люди просто так не погибают и не выживают, — говорит он твёрдо. — И Бог всегда даёт возможность спастись. Только это происходит не благодаря каким-то чудесам. А с помощью других людей.
Подъезжает скорая, из нее выбирается раздражённый доктор. Пострадавшую увозят. А мы идём искать тихое место, чтобы поговорить. Условие Юрова — это должно быть замкнутое пространство. Так ему пока комфортнее. Плен — он как космос. После возвращения тоже нужна адаптация.
Юров очень худой, выше среднего роста. Одет в шорты, кеды и рубашку. Лицо узкое. Глаза на пол-лица, выражение — как у Кайдановского в "Сталкере". Глаза человека, столкнувшегося с жесткостью, принявшего её и не ожесточившегося.
Мы идём по ленивому, расплавленному жарой Киеву и говорим об ужасных вещах, от которых хочется плакать, а не смеяться. Но мы смеёмся. О войне напоминают только сумрачные лица прохожих, которые рассказывают по телефонам о том, что где-то отключили свет.
— Что ты ещё понял из Нового Завета? — коряво пытаюсь поддержать тему.
— То, что надо жить здесь и сейчас, — говорит Юров. — И делать то, что могу именно здесь и сейчас. Ценить жизнь такую, которая есть, и быть благодарным за то, что есть. Плюс смирение и терпение.
Юров осторожно трогает переносицу. Там небольшая отметина, как рубец. Нос ему сломали "ополченцы" как только привели в здание СБУ. Я спрашиваю о плене.
— У меня уже есть репертуар историй, — шутит он. — Сейчас расскажу.
Он улыбается. Широко и по-детски открыто. В свои тридцать с небольшим напоминает мальчишку. Впечатление усиливает стрижка под ёжик. Я замечаю широкую полосу седых волос, которая проходит от лба до макушки. Из расплавленного города мы вваливаемся в кондиционированный холод артистического кафе. Там спокойно.
Картина первая. Плен как предчувствие
Стены кафе исписаны посланиями, оставленными посетителями. На одном пожелания всего наихудшего Семёну от разочарованной в любви девушки. Тут же сообщение от двух приятелей, мучавшихся похмельем в июле 2013 года. Поздравление неизвестному Максу с днюхой. Незамысловатые автографы кажутся отголосками беззаботной довоенной жизни. Они, как наскальные росписи, — следы прошлого, в котором можно было спокойно поехать в любую точку страны и не попасть в плен из-за того, что у тебя киевская прописка или другое мнение.
Любая биография похожа на фабулу пьесы. Сухое изложение событий, которые мало что говорят о человеке. Паша родился в 1980-м. Учился в одном из технических вузов Киева. Бросил. Работал. Поступил в театральный. Через три года бросил. Основал проект "ДрамПортал. Читки-перформансы современной драматургии". Работал в мастерской театрального искусства "Сузирье". Поставил спектакль, отмеченный как лучший режиссёрский дебют 2010 года. В последнее время подрабатывал уроками английского. 25 апреля 2014 года попал в плен в Славянске. 4 июля вышел на свободу. Кажется, с фабулой всё. Остальное — подробности.
Всё началось с поездки в Донецк к другу-художнику Денису Грищуку. Юров родом из Антрацита — замурзанного шахтёрского городка неподалеку от Славянска. О породе угля, которая дала название его малой родине, он знает почти всё. Она даже в его электронном адресе. Антрацит — это матовый с блёстками уголь, быстро сгорает, выделяя при этом много тепла. Терриконы охраняют окраины города, как пирамиды Хеопса. Местных жителей можно безошибочно узнать по подведённым чёрным глазам — как у египтян на древних рисунках – это угольная пыль. Юров прожил здесь первые шестнадцать лет. Половину детства провёл в больнице. В Антраците до сих пор живёт его мама. Юров понимал, куда ехал. Накануне поездки у него было предчувствие беды. После недели в Донецке в гостях у Дениса он даже удивился, что "ничего такого" не произошло. Но предчувствие — это не надежда, оно никогда не обманывает, как заметил поэт Борис Херсонский.
25 апреля Павел и Денис собирались вернуться в Киев, по пути решили заехать в Славянск на пару часов. Погода в тот день была прекрасная. Город напоминал курорт. По центру прохаживались под ручку влюблённые, рассекали на машинках дети, их бабушки оккупировали скамейки. Идиллию слегка нарушали баррикады, кактусами торчащие на площади, и люди в камуфляже с автоматами. Денис снимал на айпад. Потом путешественники решили пообедать. Увидели фастфуд со звучным названием "Славный город". В кафе было людно — в основном женщины и российские журналисты. Денис просматривал новости в гаджете. Одна из дам поинтересовалась, мол, что пишут? "Русские оккупанты лезут", — ответил он. Начался скандал. Подключились российские журналисты.
— Денис сцепился с этой барышней, я работал в нижнем регистре, — вспоминает Павел. — Пытался понять, что этими людьми движет, услышать их аргументы.
В конце концов парни решили, что спорить бесполезно и ушли из кафе. Через двести метров их тормознули люди с автоматами. "По приказу мэра вы арестованы", — гаркнули боевики и потребовали встать на колени.
Пару лет назад Юров делал спектакль "Депо "Северное" по пьесе "Фантомные боли" — о любви и мерзости. Брутальная реальность из пьесы, действие которой происходит в российской глубинке, материализовалась в Славянске, а действующими лицами стали местные маргиналы в камуфляже.
Картина вторая. Последняя сигарета
Юров получил удар в нос. Сразу же. Как только его и Грищука привезли в здание местного СБУ — основательное, со стенами из красного кирпича, напоминающее питерские дома, в которых маялись герои Достоевского. Без лишних объяснений боевики завязали парням глаза и стали избивать. В паузах делали опись вещей и задавали стандартный набор вопросов: "Кто? Откуда?" Ответ Юрова, что он режиссёр театра, ввёл их в ступор. В городе нет и никогда не было театра. Живой театральный режиссер в Славянске — такое же редкое явление, как белый медведь в тропиках. Один из людей в камуфляже предложил Паше выкурить последнюю сигарету. Запугивал он или в самом деле собирался расстрелять, понять было трудно. Поэтому Юров поступил, как делают в таких случаях в театре, — попытался затянуть развитие действия.
— Я сказал, что не возьму сигарету. Подумал, если откажусь, это может нарушить их сценарий и они меня не убьют.
Здесь, в киевском кафе, этот эпизод кажется чем-то театральным. Но это не так. Озлобившиеся люди с промытыми российскими каналами мозгами убивали и мучили пленников по-настоящему. Покидая город, они расстреляли семью местного священника. До этого зарезали двух подростков из "Правого сектора". Война — это территория психоза и неконтролируемой, бессмысленной жестокости. Плен — её квинтэссенция.
Картина третья. Со скотчем на глазах
Пленникам связали руки, на глаза наложили листы бумаги и обмотали скотчем. Если в такой повязке приподнять голову, через щель можно видеть. Возле входа в подвал, куда бросили Юрова, была скамейка, на которую помещалось восемь человек. У стены — лежак, сооружённый из старой двери и матраса, сверху набросано тряпьё. По негласному уставу, новоприбывшие неделю проводили сидя на лавке с завязанными глазами. Юрову удалось найти в этом свои плюсы.
— Если у тебя завязаны глаза не так страшно, когда бьют, потому что не видишь того, кто это делает, и предмета, которым лупят, — со знанием дела объясняет он. — Да, ты чувствуешь боль, группируешься перед ударом, но поскольку визуальной информации нет, не трясешься от страха, а просто ждёшь, когда это закончится.
Всю первую неделю как минимум раз в день новые пленники получали крещение палками просто за то, что там находились. Целенаправленно их избивали несколько раз. Первый — когда "принимали". Второй — когда они через Ярослава, такого же вляпавшегося в беду парня, с которым познакомились на лавке, пытались передать записку на волю.
Это произошло на третий день плена. Ярослава, благодаря стараниям родных, решили отпустить. Юров просил передать своей маме, что он жив. Павел и Денис стали диктовать Ярославу телефоны родственников и друзей. В этот момент в подвал зашли.
— После этого нас били 12 часов подряд, — Юров проводит рукой по голове. У него привычка тереть голову, когда он вспоминает о самом неприятном. — Заходил чувак один, нацист, звали его Вова-Одесса, потому что он из Одессы, и бил дубинкой по корпусу, ногам — чтобы мы больше "не предавали" Донбасс. Мы у них условно проходили по статьям: майданутые, правосеки, гомосеки и предатели Донбасса. Одесса любил рассказы о том, какой классный город Киев и какие гондоны захватили в нём власть.
Юров задумывается. Заметно, что в этот момент в нём просыпается режиссёр.
— При этом у него был своеобразный слог, — продолжает он рассказ о Вове-Одессе. Я очень жалел тогда, что у меня нет возможности записывать его реплики. Он нёс очень интересную с художественной точки зрения сатанинско-нацистскую ересь. К примеру, нас троих называл предатель Денис, предатель Павел и пособник предателей Ярослав.
На следующий день избитого Ярослава с фингалами под глазами и гематомами на ногах со скрипом отпустили. Юров и Грищук остались. Они не знали, что накануне "ополченцы" собирались освободить их вместе с соседом по подвальной лавке. Об их освобождении несколько дней вели переговоры. В конце концов пленных согласились обменять на партию медикаментов. Из-за попытки передать злосчастную записку вместо двух дней парни провели в плену два с половиной месяца.
— Я тогда хотел только, чтобы друзья передали маме, что я в порядке.
У Юрова, когда он заговаривает о маме, тембр голоса меняется. Говорит он сбивчиво:
— Маме 68 лет. Думал, если с ней что-то случится…
Павел резко отворачивается к окну. Мы молчим. Во внутреннем дворике кафе, куда выходит окно, мать качает ребёнка на качелях. Юров справляется с эмоциями:
— Думал, если с ней что-то случится, я, когда выйду, возьму автомат и буду всех стрелять.
Впервые в тоне Юрова слышится злость. Он переводит взгляд на свою сумку, из которой выглядывает уголок книги в синей мягкой обложке. Мне интересно, что за книга, но я понимаю — не тот момент, чтобы задавать лишние вопросы. Юров снова смотрит в окно на детские качели. Собравшись, добавляет:
— Но потом понял, что у ребёнка с матерью есть какая-то телепатическая связь, и если я буду чувствовать себя хорошо, если буду бодриться и всё такое, она будет это чувствовать, и ей тоже станет легче.
Картина четвертая. Олигарх, кришнаит и другие
В здании СБУ пленников держали в трех комнатах, подвале и в помещении склада / Фото: AP
Через неделю пребывания на скамейке новичок-пленный шёл на повышение. Повязку с глаз снимали. Разрешали принимать горизонтальное положение — спать на старом тряпье на полу.
Описываемое Павлом напоминает фильм, снятый по "Конармии" Бабеля. Только на этот раз время действия — весна — лето 2014 года. А действующие лица — местный олигарх, читавший Кастанеду, криминальный авторитет, экс-мэр Славянска, грузин, который приехал помогать боевикам, но не взял с собой документов, за что и был взят под стражу. Однажды в плен угодил даже американский кришнаит и всю ночь выводил "Харе Кришна" высоким красивым голосом.
По словам Паши, славянские охранники вырабатывали индивидуальный подход к каждому из подопечных. Каждому в меру своих "прегрешений" наказание. Одного дольше, чем остальных, били, другого неделями держали связанным, кому-то не разрешали умыться или заставляли стоять без сна на протяжении нескольких суток.
— Что-то вроде чистилища? — уточняю я и смотрю на уголок синей книжки, которая ещё больше выглянула из сумки Юрова.
— Что-то вроде. Там разные были. Среди "ополченцев" было много робин гудов, которые верили в то, что их дело правое. Кретинов, конечно, тоже хватало.
В плену Юров в основном молчал и наблюдал.
— Там такие мизансцены случались! — вспоминает он. — Представь, в одном углу люди разговаривают о бойлере, в другом — человека бьют.
Со временем среди пленных стали образовываться "кружки по интересам". Юров и Грищук сдружились с журналистом Сергеем Лефтером. Разговаривали об искусстве, литературе, театре. Бывший военный обсуждал с теми, кто в теме, армию и оружие. Грузин-боевик с тренером по фитнесу — как грамотно качать мышцы.
Олигарх прочитал Новый Завет два раза и переключился на Кастанеду. "Учение дона Хуана" дал ему мэр. Авторитет ничего не читал, зато организовал для себя свиту из нескольких пленных. Они выполняли мелкие поручения, например, подбегали к окошечку за едой. За это авторитет угощал их передачами, которые ему регулярно передавали с воли. У него даже был маленький телевизор с DVD-плеером.
Олигарх проникся симпатией к Юрову и Грищуку и одно время давал слушать радио "ДНР" из Краматорска. Очень специфическое. Передавали по нему в основном песни Розенбаума, Высоцкого и рок девяностых. Из рок-музыки чаще всего звучали Тальков и Летов. Ещё — Шевчук, Цой, Ревякин, Арефьева.
С олигархом, мэром и авторитетом Юров и Грищук познакомились позже, уже сидя в "тюрьме". Так Павел называет изолятор временного содержания, в который ополченцы перевели Грищука и Юрова 9 мая.
В этот день в подвале грузин решил устроить "праздник победы" и заставил цыгана и партийца из "Свободы" приседать каждые десять минут по 9 раз. Это пришлось по душе охранникам. "Гоги, молодец!" — одобрительно рявкнул один из них, наблюдая, как приседают двое несчастных. И приказал Юрову и Грищуку идти за ним.
Картина пятая. Когда камера кажется санаторием
К удивлению ребят, их перевели в другое здание. Это был изолятор временного содержания местного горотдела милиции. Со временем туда перекочевали и другие пленники из подвала СБУ. Изолятор был похож на СИЗО. В нем было пятнадцать камер. В одной из них Юров и Грищук просидели следующие пятьдесят шесть дней плена. Переезд в камеру был сравним с переселением на курорт.
Причина — появившееся в интернете коллективное письмо деятелей культуры, которое среди прочих было подписано Калягиным и Табаковым.
— Нас не выпускали, потому что не могли сложить цену, — предполагает Юров. — Потому что за нас все вписывались. И русские, и украинцы. Охранники понимали, что мы вроде как ценные чуваки, но непонятно, в чём наша ценность и сколько за нас надо просить.
Ещё через месяц Юров и Грищук стали разносить еду пленным. "Все, что я не отволонтёрил на Евромайдане, отволонтёрил там", — шутит Павел. Среди заключённых в других камерах встречались даже семейные пары. А поскольку сидели они отдельно, то Денис и Павел иногда передавали им записки друг от друга.
Последние две недели плена камера Юрова и Грищука почти все время стояла открытой. Сепаратисты просили то душевую помыть, то прибрать в коридоре.
— Нам за это сигареты давали, печеньки, конфеты, чай могли помочь закипятить. Мы как бы постепенно, по чуть-чуть возвращались к жизни. И я очень рад, что это было по чуть-чуть, потому что позволяло почувствовать ценность каждого объекта — еды или книги. Однажды охранник Саша, который присматривал за нашей камерой, дал телефон без симки с музыкой, в другой день провёл с нами урок рукопашного боя. Он до войны был охранником и приёмы знал.
Этот же Саша по просьбе Юрова принёс ему Новый Завет. Павел прочёл его несколько раз. В какой-то момент захотелось выучить наизусть первое послание Петра. Он говорит о том, что иначе стал понимать высказывание "не судите, да не судимы будете".
— Я всегда думал, оно о том, что не надо никого осуждать, потому что и тебя могут осудить. А это неверно. Здесь речь о том, что если я осуждаю в ком-то, например, наглость, инфантилизм, значит, во мне это присутствует ещё в большей степени.
— Тогда и "ополченцев" надо понять и принять?
— Да, но не с политической точки зрения, а с человеческой. Среди них много людей, которые вынуждены сотрудничать с "ДНР". Бежать им было некуда, против боевиков они не могли выступить. Мне кажется, Саша был как раз из таких людей, который оказался заложником ситуации. Однажды его не было несколько дней. Пришёл расстроенный. Рассказал, что от бомбежки 16 июня погибли его пожилые родители. И он это так смиренно принял. Мне было очень жаль его. Я бы хотел его найти, встретиться. Я не знаю, ушёл ли он вместе с ополченцами. Может, остался.
— Если остался в Славянске, его, скорее всего, арестовали.
— Если арестовали, значит, надо узнавать и освобождать. Потому что это наш человек.
Развязка. 4 июля
4 июля в Славянск вошла украинская армия, за несколько часов до этого подвалы местного СБУ опустели / Фото: AP
В день рождения Пашиной мамы боевики неожиданно исчезли. Ночью к Юрову и Грищуку в камеру зашёл олигарх и сказал, что ни одного охранника нет, можно уходить. Первыми ушли олигарх, мэр и авторитет. Остальные сорок человек чуть позже. По словам Юрова, это было похоже на побег из Шоушенка. Мужики бегали и радовались как дети. Кто-то кричал: "Где моя золотая цепочка? Это подарок жены", "А мобильник, мобильник мой где?". В три часа ночи на территории горотдела не осталось ни одного пленника. Утром украинские войска вошли в Славянск.
Эпилог
У Павла звонит телефон. Он роется сумке, выкладывает на стол книгу в синей мягкой обложке.
Я не успеваю рассмотреть название и спрашиваю:
— Новую пьесу читаешь?
— Почти, — улыбается Юров.
Показывает книгу. Новый Завет. Мы прощаемся. Немного помявшись, задаю вопрос, на который не рассчитываю получить ответ:
— Как ты думаешь, почему ты туда попал?
— Потому что хотел внимания и любви, — неожиданно отвечает Юров. — Сейчас я получаю внимание и любовь. Не самый лучший способ, есть более щадящие, но в моём случае именно так это сработало.
Почему вы можете доверять vesti-ua.net →
Читайте vesti-ua.net в Google News