Уже несколько месяцев меня не оставляет чувство того, что мы переживаем контрреволюцию, которую я называю “сладкой” — по имени того, кто является ее символом. Нужно признать, что революция закончилась. Мы откатываемся назад, ведь самые главные крепости не побеждены. Определенные тревожные моменты наблюдались и раньше. Для меня первым таким сигналом стало появление в списке депутатов от партии президента его сына, а также жены генпрокурора Юрия Луценко. Нормальные списки — это праймериз, когда за места в партии существует конкуренция как признак открытости.
Петр Порошенко любит цитировать идеолога сингапурских реформ Ли Куан Ю и его фразу о том, как важно, придя к власти, посадить в тюрьму двоих-троих самых близких своих друзей. При этом в стране нет ни одного антикоррупционного процесса, хотя мы видим, что НАБУ постоянно предоставляет следствию материалы, а обвиняемые постоянно уходят от наказания. Не соблюдается главный принцип общественного здоровья — принцип элементарной справедливости, а это опасно.
Но отсутствие реальной борьбы с коррупцией или открытых партийных списков — это только внешние критерии. Главный же: с начала этого года индекс реформ в Украине показывает их отсутствие. Потому что радикально изменилась повестка дня: вместо революционного перезапуска страны мы имеем старт борьбы за президентскую власть на будущих выборах.
Нельзя критиковать государство во время войны — понятный тезис. Но есть критерий, по которому можно судить действия президента и власти при любых обстоятельствах. Это то, насколько государство остается корпорацией узкого круга людей, собирающих ренту с населения и перераспределяющих ее между собой, что позволяет руководителю страны и близким к нему людям обогащаться. Не критиковать президента и его команду можно только тогда, когда видно по декларациям, что они не зарабатывают, а теряют и становятся беднее. Если такого не происходит — это четкий признак того, что мы проигрываем внутреннюю войну в Украине, проигрываем реформы.
Старая система власти вновь чувствует себя безопасно, она перегруппировалась и потихоньку переходит в наступление. И в том, что случилось в Украине, виновато также гражданское общество. Оно не меньше власти заслуживает критики. И проблема не в том, что оно в меньшинстве,— революции всегда делается активным меньшинством. Проблема в том, что гражданскому обществу не удалось трансформировать свою горизонтальную социальную энергию в новую политическую вертикаль. Оно не давит на власть изнутри. А раз нет сильного политического давления, то вряд ли власть захочет что‑то менять.
Я вижу, что власть этого давления активистов перестала бояться или не считается с ним. Единственное, с чем считается власть,— с политическими рейтингами и общественным мнением, которое эти рейтинги формирует. А это совсем другая повестка дня.
Возможно, переход гражданских активистов к формированию политических партий занимает больше времени. Нужно, чтобы молодые политики несколько раз переругались и помирились, изжили свой нарциссизм и набили шишек. К тому же природа современного гражданского общества и среднего класса, который его составляет, походу в политику не способствует.
У образованных украинцев 25–40 лет очень выражено эгалитарное поведение. Это люди социальных сетей, где невозможно стать Дональдом Трампом или Владимиром Путиным, это система равных участников по определению. А политические партии — это вертикальные структуры с четкой иерархией. Именно эту вертикальную структуру молодежь не принимает и чувствует к ней отчуждение. Молодые люди меньше ходят голосовать и меньше верят в партийную дисциплину, в крупные партийные проекты. И это не чисто украинские черты. Они характерны для молодежи во всем мире.
Тормозит обновление политической системы в Украине и низкое качество образования. Формально у нас много людей с высшим образованием, реально — это образование очень плохое. Мы все предполагаем, что нашему политическому классу не хватает политической воли для реформ. Я говорил с несколькими экспертами, украинскими и зарубежными, которые напрямую были задействованы в реформах. Они говорят другое: политическая воля существует в той или иной мере, а проблема в том, что эти реформы некому делать.
Какую бы сферу ты ни взялся реформировать, нет и десятка компетентных реформаторов в команде, а только один-два специалиста без своих команд. Оказавшись во главе министерства, такой специалист не знает, как и кто будет воплощать реформу. За 25 лет у нас не появилось системы, способной выращивать профессионалов, и сегодня это вопрос стратегической безопасности.
“Сладкая” контрреволюция — не самое плохое, что может случиться. Гораздо хуже — популистская контрреволюция в исполнении Юлии Тимошенко или Олега Ляшко. Их успеху сопутствует важный симптом — обеднение среднего класса. Средний класс теряет, может, не так в реальности, как чувствует угрозу и отсутствие любой перспективы. Именно в таких условиях возникает золотое время для популизма, он всегда кормится на чувстве страха и небезопасности. Приходит тот, кто обещает очень быстрые и радикальные перемены — это и есть эффект Трампа или эффект Брекзита. Украина имеет те же проблемы, только мы беднее и наш уровень небезопасности еще выше (…).
Безвизовый режим Украины со странами Европы усилит трудовую и учебную миграцию украинцев, несмотря на ограничения, которые существуют. Если люди внутри страны не видят перспектив, не имеют ни справедливости, ни четких правил игры, ни возможности вести свой бизнес, они будут уезжать. И я считаю это драмой, а не трагедией. Во-первых, пример Польши и других более успешных стран показывает: миграция на Запад неизбежна даже в случае успеха. Во-вторых, для молодых стран, таких как Украина, миграция важна, без нее невозможно строительство государства (…).
В Украине человек с хорошими компетенциями — один из 100. Там ты врастаешь в мир, который не можешь изменить, а в Украине, если ты амбициозный, к тому же еще и хороший специалист, то можешь по крайней мере пробовать — и, возможно, тебе это удается.
Как историк, я с известным скепсисом отношусь к процессу декоммунизации. Хотя бы потому, что важны не сами изменения, а их стабильность. Если процесс декоммунизации совпадает с реформами, тогда он успешен, и велика вероятность того, что принятые изменения в названиях улиц и городов, перемены в пантеоне национальных героев сохранятся. Но если декоммунизация происходит на фоне того, что население беднеет, то такие изменения уже вызывают страшную злость.
Для меня декоммунизация — это в первую очередь радикальные политические и экономические реформы, которые уничтожают корни зла, а не только его цветочки.
Неудача с общественной реабилитацией Степана Бандеры и Романа Шухевича отражает более широкое явление: украинское общество до сих пор не может прийти к согласию по вопросу Второй мировой войны, и это использует Россия в нынешней войне против нас. В чем состоит пропаганда так называемых ДНР, ЛНР и Кремля? Они борются против фашизма. А у украинцев несмотря на то, что Голодомор уже стал одной из составляющих национальной идентичности, нет объединяющего мифа Второй мировой войны. Насколько россияне объединены в своей памяти о войне, настолько украинцы разделены. Что неудивительно: различные регионы Украины в этой войне имели различный опыт.
Если хочешь видеть Украину разъединенной, говори о Бандере. Но если хочешь видеть Украину объединенной, говори о Сталине. Если для большинства россиян Сталин — это положительный герой, который поднял “Россию с колен” и победил в войне, для украинцев он в первую очередь организатор голода. Поэтому в Украине невозможны памятники Сталину. Равно я не верю, что кто‑то вновь водрузит памятники Ленину на свои места. Ленин как символ в Украине давно умер. Главные живучие советские символы в Украине связаны с “Великой Отечественной войной”. Поэтому вероятность, что в украинских городах вновь появятся улицы Жукова или Ватутина, я не исключаю.
Важно помнить, что мы декоммунизируем страну не потому, что коммунизм — это что‑то чуждое нам, пришедшее от России, а потому, что этот общественный строй является убийцей, должен быть осужден и не должен быть воссоздан.
К сожалению, как историк, я должен признать, что и украинское национальное движение в 30‑х годах ХХ века не было лишено атрибутов, схожих с коммунизмом. Я говорю о Волынской трагедии, об отношении к евреям. Это те страницы истории, которые нам о себе тоже важно понять. Нам предстоит разобраться со своей историей, иначе она вновь и вновь будет влиять на наше будущее. И мы будем повторять путь России, которая зависит от своего прошлого, как от наркотика.
Почему вы можете доверять vesti-ua.net →
Читайте vesti-ua.net в Google News
